Светлой памяти Роджера Желязны посвящается... ТРИЖДЫ ВЕЛИЧАЙШИЙ
"Что наверху, то и внизу.
Что внизу, то и наверху".
Гермес Трисмегист.
"То, что должно вознестись на самый верх, начинается в самом низу".
Публисий Сир.
Пролог
"Истину говорю вам, непосвященные! Не тщитесь постигнуть великие знания, что уходят в вечность корнями и кроной древесной, ибо даже бессмертные Маги, сиречь властители астральных энергий, не в силах охватить сию необъятность. Лишь только Хранитель, последний Архонт, неустанно вглядывается в бездну Вечности, ибо Он сам - часть ее..." Старинный манускрипт, найденный в одном из Средних миров (1).
В Средних мирах много удивительных мест. Кто их не видел, тот непременно слышал легенды, или доходила до него странная молва. То у походного костра старый вояка вдруг взмахнет мечом и поведает зеленому юнцу о своей бравой молодости, то шаман на совете племени ни с того ни с сего начнет пугать собравшихся гневом богов. А то и добрая женщина расскажет ребенку сказку на ночь. Такую, что заставит изойти черной завистью видавшего виды рассказчика. И каждый, абсолютно каждый из них обязательно упомянет о далеких таинственных краях. Больше всего странного и непонятного скрывается в заброшенных областях Средних миров. Несметное число их хожено-перехожено, и многие тайны хранятся в чьей-нибудь долгой памяти или мудрых книгах, но место, о котором пойдет речь ниже, не отмечено ни на одной карте, и знают о нем лишь несколько загадочных созданий, подлинные имена и цели которых никому не ведомы... Мрачный закуток был освещен тусклым пламенем настенного факела и вызывал чувство одиночества и оторванности от бушующего где-то бытия. Здесь - как в забытом подземелье, не хватало простора. Свет факела падал на голый камень, скрывая легкий налет угасшей жизни, словно зловещее существо некогда томилось в клетке этих стен, медленно сгорая от нетерпения, надежды и отчаяния, последовательно сменявших друг друга. Ныне тишину и покой ничто не нарушало, словно взираешь на картину посредственного художника. Даже пламя факела казалось застывшим и холодным. Но однажды, впервые за долгие столетия, картина вдруг ожила: шевельнулся воздух, дрогнуло пламя, вздохнули стены, и в центре помещения из ничего возник человек - могучий викинг в рогатом шлеме. Огромный железный молот в его руках переменчиво поблескивал гладью плоскостей. Можно сразу усомниться в его принадлежности к людскому роду, очень уж необычные для человека переживания вызывал этот каменный мешок, такие, что не всякий двуногий смог бы без вреда для рассудка просто заглянуть сюда. Кроме чадящего факела на стене, деревянной, потемневшей от времени лежанки на полу, и низкой широкой двери, вытесанной из цельного куска скалы, здесь больше ничто не радовало глаз. Главной же особенностью места являлось отсутствие потолка, но даже это не приносило должного облегчения. Высоко вверху можно увидеть беспокойный туман, каким бывает небо, спеленатое грозовыми тучами. Временами туман рассеивался и открывал взору противоестественную тьму, которая зачаровывала любопытного и высасывала из него душу. Но викинг не смотрел вверх, он быстро огляделся, держа молот перед собой, готовый к нерадушной встрече. Ничто ее не предвещало, но викинг по привычке был осторожен. Однако его взгляд не скрывал в себе ни тени страха. Он уже решил, что нападать на него никто не собирается, но в этот миг воздух сгустился, словно древние стены стряхнули с себя вековую пыль, и перед викингом появился страж. Прозрачный ящер с длинными слегка загнутыми когтями и коротким хвостом, сквозь которого легко просматривались серые камни стен. - Вот незадача, о тебе меня не предупреждали, - вздохнул викинг. Голос у него оказался низким и рокочущим. - Но я готов угостить твою голову моим молотом. Двигался ящер непомерно быстро, при этом он издавал цокающие звуки зубастой пастью. Миг! - и он приблизился к викингу, готовый нанести удар. Но человек не растерялся, едва ли не быстрее ящера взмахнул молотом над просвечивающей головой. Оружие пронеслось мимо, противник находился уже за спиной викинга. - Откуда только он их берет?! - проворчал викинг, разворачиваясь и подставляя молот под удар острых когтей. На металлической рукоятке обозначились глубокие борозды. Рядом с пальцами. - Что ж, весьма недурственно, - заключил он и почувствовал чье-то присутствие за спиной. Викинг развернулся и прислонился к стене. Теперь он мог обозревать все помещение. Перед ним было два стража: слева ящер, а справа что-то непонятное. Больше всего оно напоминало собранное в кучу грязное тряпье, которое ткут крестьяне на хлипких станках. Существо висело в воздухе и излучало угрозу многочисленными складками. Что оно скрывало внутри, какие тайны, викинг не представлял, и это не придавало уверенности. Существа приближались. Викингу жутко не нравился хищный цокот ящера. В этот раз страж двигался нарочито медленно, стараясь запугать человека, но викинг пугаться и не думал, рассматривая многочисленные сосуды в теле монстра. - Подходи по одному или все сразу! - воскликнул викинг. - Жалко, конечно, таких красавцев. И оправдываться придется перед вашим... Договорить он не успел. Ящер исчез полностью, и в тот же миг викинг почувствовал резкую боль в боку, а потом еще и еще... С другой стороны. Ручейки крови заструилась по телу человека. Он махал молотом почем зря, противник оказался неуловим. Викинг подумал, что ему еще рано покидать телесную оболочку, поэтому воспользовался магией. Времени на мелочи не оставалось, и он произнес одно из самых мощных заклинаний. В устах могучего воина магические слова звучали необычно, но выговаривал он их со знанием дела. Всего пара слов и... противник полностью проявился. И только-то! Ящера должно было по меньшей мере разорвать, но этого не случилось. Викинг почувствовал, как на его теле под струйками теплой крови выступил холодный пот. Новые раны становились всe глубже и опаснее, человек не успевал залечивать их, а ящер ускорился и вновь стал невидим. Викингу пришлось наложить на себя несколько защитных чар, но и они постепенно рушились под натиском ящера. Еще несколько заклинаний нападения не принесли никакого вреда стражу, и викингу, кое-как отбиваясь, пришлось отступить в угол. Здесь пространства для маневра было куда меньше, зато проще защищаться. Оставался последний шанс. Куча тряпья зависла невдалеке в ожидании. Если ящеру не поздоровиться в этой битве, настанет и ее черед. Но викинг старался не думать об этом. Он стал очень быстро махать молотом перед собой, не давая возможности невидимке приблизиться, а затем запел связку заклинаний, в которую вошло всe, что было сейчас так необходимо для победы. Для начала он залечил раны и усилил защиту, но молот пока справлялся в одиночку, отгоняя стража. Затем мелодия сменилась, и голос викинга стал выше. У него на удивление легко получалось брать самые высокие ноты. Он выпустил молот из рук, но тот не грохнулся об пол, как можно было ожидать, а продолжал двигаться. Еще несколько слов, и молот усложнил амплитуду и еще больше ускорился. Теперь добраться до викинга ни по земле, ни по воздуху не представлялось возможным. По всей видимости, куча тряпья это поняла и качнулась в сторону викинга. Но тот зря времени не терял. Под звуки его голоса угол, где он прятался, осветился. Камни словно раскалились до бела, хотя на самом деле оставались такими же холодными, как и раньше. Ручейки света заструились от викинга в разные стороны, поглощая все большее пространство. Коснулись ящера, тот вновь проявился и с противным цоканьем отпрыгнул назад. Свет почти настигал его, но ящер каждый раз отступал. Вот он оказался дальше, чем другой страж, прозванный викингом кучей тряпья. Викинг не прекращал петь, его лицо озарилось не только окружающим светом, но и уверенностью в победе. Однако куча тряпья помешала его планам. Она спокойно плыла к нему по воздуху, не обращая внимания на очищающий свет вокруг нее. Странное дело, ее цвет оставался таким же темным. Ящер затаился в дальней части помещения, но свет скоро должен был добраться и туда. Куча тряпья заторопилась. Викинг отчаялся остановить ее заклинаниями, ей было явно не до них. Оставалась одна надежда - на молот, сам по себе мелькающий перед викингом. Страж почти вплотную подплыл к молоту и стал раздуваться. Вблизи он уже не напоминал тряпье, на самом деле перед викингом находился сгусток мрака, в котором то и дело возникали еле различимые разряды молний. Викинг замолчал и отшатнулся к стене, пораженный ужасной догадкой. В тот же миг необычный свет пропал. Сгусток уже неимоверно увеличился в размерах и коснулся молота. Часть металлического оружия попросту исчезла, словно волна пронеслась по прибрежной гальке и унесла с собой мелкий песок. Чем больше становился сгусток мрака, тем меньше делался молот, и вот уже перед викингом мелькала одинокая рукоятка. Еще мгновение, и от молота не осталось и следа. - Забавно, - изрек викинг и закрыл глаза в ожидании неизбежности. Он понял, что обычной потерей телесной оболочки в данном случае не пахло. Человек замер, с его лица исчезли следы былых переживаний, оно умиротворилось... - А я предупреждал, Гвидион, теперь нечего жаловаться, - раздался глубокий голос. Викинг повел бровью, но глаза не открыл. - Я думал, ты не придешь, - выдохнул он. - Ты, конечно, наблюдал? - Я?! - Вопрос как будто застал таинственного собеседника врасплох. - Ну как тебе сказать... В общем, да. Так и будешь стоять с закрытыми глазами? - Не хочу видеть твою противную рожу. То есть отсутствие ее, - пророкотал викинг. - А стражи великолепны. - Особенно второй... Благодарю, Гвидион, за добрые слова, - голос не скрывал иронии. - Стражи доказали, что достойны всяческих похвал. Знаю, ты можешь прекрасно видеть и с закрытыми глазами, так что вообще их не открывай. Так и ходи. - Я все еще не могу поверить, что жив, - сказал Гвидион. Он и в самом деле включил внутреннее зрение, как только услышал таинственный голос. Все вокруг было таким, как прежде, словно и не произошло никакой битвы, не лился яркий свет по серым камням, и стражи не пытались его уничтожить. Они исчезли так же незаметно, как появились. Но теперь викинг знал, какие ужасы таит это место. - Почему ты не предупредил меня о стражах? - спросил он, открыв глаза. Его таинственный собеседник, которого слушались не менее таинственные стражи, стоял рядом и внешне походил на монаха, но монахи зачастую народ ушлый, поэтому среди них всегда водилось не мало шутников. Он был весь укутан в черное одеяние с большим ниспадающим капюшоном. Не только факел рассеивал здешнюю тьму, но и странного монаха окружало слабое серебристое свечение. - Друг мой, я виноват. - Монах говорил серьезно. - Пойми меня и прости. Мне нужно было проверить стражей... - И ты не нашел способа лучше?! - Это невероятно, Гвидион, но так оно и есть, я прошу прощения. Никого нельзя было впутывать в это дело, ты же знаешь... Повисла напряженная пауза. - Ну, тогда забудем о моей паленой шкуре, надо так надо, - улыбнулся викинг и сделал взмах рукой. - Тебе не кажется, Джехути, что моей руке чего-то не хватает? - спросил он. - Твоего молота. Согласен, неприятная потеря, но у тебя столько оружия... - Он был дорог мне как память. - Значит, тебе придется позабыть о нем, - твердо сказал Джехути, - этот молот я не смогу тебе вернуть. - Я понял, - кивнул викинг, - ведь один из твоих стражей создан из Хаоса. Не знаю, как у тебя это получилось, но я впечатлен. - Да уж, его создание тяжело далось мне. Это уникум, единственное существо, которое противоречит сразу всем законам этой вселенной. - Как и ты сам, - добавил Гвидион. - Отчасти ты прав. И именно поэтому мне было трудно его создавать. - Кстати, для чего здесь вообще нужны стражи? - спросил он. - Это место, где когда-то происходили удивительные события, оно дорого мне как память, - ответил Джехути. Гвидион вопросительно вскинул брови. - Не сравнивай со своим молотом, - улыбнулся Джехути. - Я сомневаюсь, что кто-нибудь случайно сюда нагрянет, но если существует даже ничтожная вероятность, она непременно когда-нибудь произойдет. - Да уж, и этого случайного путника встретят твои молодцы? Как же, неплохой подарочек, - провещал викинг. - Вероятность мала, так что не обращай внимания. Будем считать, что я поставил здесь стражей на всякий случай, мало ли что. Да и монстров надо было куда-нибудь пристроить. - Совершенно с тобой согласен, - ухмыльнулся викинг, - нечего таким тварям бродить по Средним мирам, а то беды не оберешься... Что это вообще за место? - прогрохотал он, подозрительно оглядываясь. - Это, Гвидион, последнее пристанище Солнечного бога. - А-а-а, - протянул викинг, - так сразу бы и сказал... Он глубокомысленно потеребил взлохмаченную рыжую бороду, делая вид, что последнее объяснение странного монаха значительно меняет его, Гвидиона, отношение к данному месту. - Все равно у твоего брата вкус изысканностью и яркостью не отличался, - проворчал он и направил взгляд вверх. - Был бы ты... - но монах не стал договаривать. - Более подходящего места для нашей встречи не нашлось. Однако, старина, я тебя сюда не препираться позвал. - Я слушаю, Джехути, - выдохнул викинг, вглядываясь во тьму над головой. При этом он иногда передергивал исполинскими плечами. Джехути помолчал, затем продолжил не здесь начатую беседу: - Когда дитя появится на свет, ты подкинешь его крестьянке, о которой между нами уже шла речь. Она вполне подходит для моей миссии. - Хорошо, - кивнул Гвидион, стараясь оторвать взор от тьмы, в которой то и дело возникали едва заметные всполохи. - Если бы еще ты меня слушал... - проворчал монах, затем провел рукой в черной перчатке перед глазами Гвидиона. - Уф-ф, присосалась! - зажмурился тот, тяжело дыша. - Не делай так больше, - посоветовал Джехути, - даже твоя сверхчеловеческая мощь не осилит эту тьму. - Кругом Хаос: и сверху, и в форме тряпья плавает, ступить некуда, - проворчал викинг, открывая глаза. - Ты знал, великая древность, куда меня привести. - Всегда рад сделать приятное немощному человеку, - шутливо ответил Джехути, после чего таинственно продолжил: - Слушай дальше, будущий граф Неверский и мой отец. Как только я появлюсь в замке, ты, может статься, и получишь дальнейшие указания. - Так я и думал, будущий мой сын... Надеюсь, ты помнишь, что предстоит тебе сделать до того срока, который ты сам указал? - Прекрасно помню, но всякое может случиться... Возможно, я появлюсь раньше, если обстоятельства сложатся не в мою пользу, - с этими словами Джехути протянул Гвидиону серебряную цепочку с амулетом, центр которого украшал карбункул (2). - Наденешь его на младенца. - Я буду ждать тебя, Хранитель, - с неожиданной для него учтивостью поклонился викинг, одновременно пряча драгоценность за пазуху. - А может, Джехути, тебе лучше не оставлять свой пост? Ты ведь знаешь, никто в полной мере не сможет заменить тебя. Викинг, не скрывая надежду, смотрел на таинственного монаха. - Лучше, Гвидион, не лучше, - ответил Джехути, - решение уже принято, мой наместник готов. И помни - никто не должен об этом знать! - Да будешь ты жив, здоров и могуч, Хранитель! - вновь поклонился Гвидион и исчез, оставив после себя лишь едва слышный хлопок воздуха, который вмиг заполнил пустоту. Древний Архонт остался один. Он бесшумно приблизился к стене, плавно перешагнул на нее и неспешно пошел вверх. Теперь стена стала для него полом. Остановившись у края бездны, Он всмотрелся в нее, все дальше и глубже в будущее погружая взор. Несколько раз Он порывался отшатнуться, но сдерживал себя. Увидев все, что было возможно, Архонт опустил голову. Как и раньше далеко не все видения пришлись Ему по душе. Потоки света из-под капюшона рассеяли тьму Хаоса и навеянные им видения. Бездна перед Ним заколыхалась, словно зыбкий мираж, и превратилась в зеркало. Джехути откинул капюшон и стал вглядываться в свое отражение. Правильное лицо обрамляли пряди темных волос без тени седины. Все осталось по-прежнему, кроме блестящих золотых глаз, полных тем, что люди обычно называют мудростью... Они будто бы стали еще старше с тех пор, как Он смотрел на себя в последний раз. Они давили, пронзали, высасывали саму жизнь. Они были словно бездна вокруг... Они и являлись частью этой бездны. Поэтому Архонт всегда прятал их под капюшоном, и мало кому удалось видеть Его истинные золотые глаза, встретиться с Его взглядом, который мог погубить любое существо Незавершенных миров. Зеркало исчезло так же загадочно, как и появилось, но тут с Джехути начало твориться невообразимое. Лицо, которое Он видел перед собой совсем недавно, превратилось в маску, коей оно и было на самом деле, - потускнело, высохло и осыпалось. Одежды тотчас обветшали и сползли, открывая истинный, демонический облик Архонта. И золотые глаза уже не казались глазами. Остались только две яркие щели, словно изнутри шатра кинжалами вспороли стену, чтобы пустить внутрь лучи яркого солнца. Ничто больше не напоминало о Том Джехути, который явился пред очами Великого мага Гвидиона. Архонт в эту минуту словно слился своей чернотой с бездной, что была перед Ним. Не задерживаясь долее у края Хаоса, Он, словно темный призрак, спустился со стены, подошел к полусгнившей лежанке и лег. С чуть слышным шелестом отовсюду к Нему заскользили бесчисленные тени Его двойников. Он собирал Свое разрозненное сознание воедино, обрекая Незавершенные миры на будущее с другим Хранителем. Близилось время новой жизни... Книга первая. Астральный удар
1
"Надобно знать, что все те, которые называются в народе колдунами, а также и те, которые занимаются кудесничеством, заслужили смертную казнь". "Молот ведьм" (3).
1236-й год от Рождества Христова. Франция весьма многообразна. Было в ней и нечто загадочное и, одновременно, открытое взору каждого. То она ощетинивалась копьями, то раскидывалась по ниве охапками свежескошенной пшеницы или повисала спелыми виноградными кистями на тонких лозах. Два или три раза в год здесь случались войны, всенародные праздники, а то и жестокие массовые казни. В каждом событии участвовали и стар и млад, но не было в людях беспричинной озлобленности и жажды насилия. И даже если шли они стена на стену, рубились в страшной сече, поливали землю своей и чужой кровью, отвоевав, отгуляв и отсмотрев положенное, все без исключения возвращались по домам, чтобы предаться кто труду, а кто и дальнейшему веселью. Кому как судьбою положено. Чем же таким выделялась Франция из своих исконных соседей? И воевали они так же, и поля у них зеленели порою на зависть самой Франции, да и законы время от времени менялись, причем как в лучшую, так и в худшую сторону. Однозначного ответа теперь не сыскать, но все же существовало во Французском королевстве нечто особенное и это - здешнее своеобразие, особый колорит, живость тела и духа, и вместе с тем почитание традиций. Каждая земля хороша по-своему, но тогдашняя Франция - не просто земля, а ее основание. И если могло что-то сравниться с этой не прописной истиной, то только привитое народу с самого детства уважение и страх перед сеньорами. И не дай бог кому-то нарушить этот священный уклад... Старуху везли на площадь. Маленькую деревянную клетку на нещадно скрипучей повозке по уличным ямам и ухабинам тащила пара дряхлых кобылиц. Кажется, что скрипела сама старуха, которая еле помещалась в клетке. Толпа встречала повозку неуверенными криками "Сжечь ведьму!", а, завидев ее, постепенно смолкала и провожала старуху молча. Кто-то ее хорошо знает, многим она когда-то спасла жизнь, но присутствие на казни ведьмы являлось проявлением благочестия перед новоявленным лицом инквизиции. И чтобы не оказаться на месте старухи, приходилось играть роль верных соратников страшного ордена. Кто-то, как это водится, проявлял чрезмерное старание, но даже он умолкал под грузом всеобщего молчания и доселе невиданно низких туч... Святая инквизиция возникла совсем недавно. Получив почти неограниченную власть над человеческими жизнями всего христианского мира, она старалась реализовать ее с полной силой. Папа ни за что не хотел одобрять создание подобной организации, возможно, уже заранее представляя ее будущее могущество и сложности управления. Но все решило малоизвестное покушение на его жизнь. Ходили слухи, что его хотела околдовать, а затем и совратить ведьма, которая прикинулась кухаркой в одном вельможном доме, куда Его Святейшество был приглашен на празднование юбилея хозяина. Папа будто бы не наелся, а, может быть, не напился, сидя за огромным столом, заваленным яствами и заставленным различными сортами лучших вин, хотя главу церкви, как самого почетного гостя, кормили и поили не скупясь. Когда стол был опустошен, а вино выпито, он, якобы, спустился на кухню, чтобы до конца утолить свой священный голод, но не учел, что там в это время может находиться совсем молоденькая девушка. Вот тут-то все и случилось. Поговаривали, будто сам хозяин, тоже мучимый голодом или какими-то другими нуждами, заглянул на кухню и увидел, как раздетая кухарка корчится под таким же раздетым Папой. Появление хозяина придало сил Его Святейшеству, и он с криком оттолкнул от себя мерзкую ведьму. О ведьме с тех пор ничего не известно, а вельможа, говорят, умер от сердца, не прожив после досадного происшествия и дня. Чуть позже Папа вроде бы дал обет, что сделает все возможное для полного искоренения ведьмовской нечисти, и через четыре года усиленных приготовлений возникла сработанная на славу Святая инквизиция. Стоит отметить, что она существовала и раньше под началом Ордена доминиканцев, только без особых полномочий, и не имела сколько-нибудь известного названия. В Бургундии инквизиция появилась совсем недавно, но уже успела неплохо заявить о себе, даже на зависть самой католической церкви, на воскресные мессы которой никогда не приходило столько народу, сколько его было сегодня на дороге к городской площади. Нынешняя казнь в который раз подтверждала могущество доминиканцев. Народ уже привык приходить и провожать несчастных в последний путь огня... Чуть раньше, когда повозка со старухой только выезжала со двора тюрьмы, что находится на окраине города, ласковое майское солнце на безоблачном небе согревало дорожную пыль, а весенний ветерок поднимал ее в воздух. Ничто не предвещало непогоды, но вот неведомо откуда появились серые тучи и заслонили небосвод. И чем ближе повозка приближается к площади, тем тучи становятся более темными и угрожающими. Ветер утих, стало душно, - погода предвещала грозу, но грома еще никто не слышал. Людские крики в сторону повозки почти прекратились, а те, что еще продолжали звучать, потонули в оглушительной тишине. Тучи, словно живые, колыхались над самыми крышами невысоких городских построек, отчасти скрывали башни монастыря и ратуши, а огромный замок герцога Бургундского как будто превратился в мрачные развалины, ибо видно было только нижнюю часть его стен. Народ с напряжением и ожиданием смотрел вверх - если пойдет дождь, казнь отложат. Многие хотели этого, молились об этом, мало беспокоясь, что промокнут и не сразу попадут домой, мешая друг другу разойтись. Они очень хорошо помнили доброту старухи, ее сострадающие глаза и умелые руки. Погонщики и охрана торопились. Нужно совершить казнь до грозы. Старухе сделалось невыносимо страшно и одиноко. Только она одна не думала о спасительном дожде. Ей вдруг захотелось вновь, хотя бы в последний раз, увидеть солнце, но нависшее над городом непроницаемое одеяло не оставляло никакой надежды. На старухе были грязные лохмотья. Угловатое лицо испачкано тюремной грязью, седые волосы спутались, словно пакля, и закрыли левую щеку, руки, обтянутые тусклой кожей, вцепились в железные прутья, но старуха даже не чувствовала своих окровавленных пальцев с вырванными ногтями. Она с надеждой на скорый исход воззвала к небу и сильнее сжала ладони на прутьях. По телу тут же растеклась драгоценная боль, - единственное, что у нее осталось. Она была такой сильной, что вытеснила из головы ненавистный скрип. Однако боль быстро прошла, оставив лишнюю усталость, а скрип вновь заполнил всe существо старухи. Ей показалось, что она опять находится в своей камере. Ее обуял ужас, и, позабыв обо всем, она вцепилась в прутья окровавленными пальцами... 2
"Карбункул превосходит все другие драгоценные камни своим блеском, ибо испускает во все стороны лучи, словно горящий уголь, по имени которого он назван. В глазах смотрящих он как бы горит языками пламени". Марбод, епископ Реннский, "Трактат о камнях-самоцветах".
Рауль проснулся, чувствуя, как между лопаток ручьем стекает холодный пот. Еле сдерживая дыхание, он посмотрел вверх. Черный потолок будто нависал прямо над головой, стоило только приподнять голову. Он зажмурил глаза, хотя знал, что стукнуться лбом об него можно было только подпрыгнув. - Опять кошмар приснился? Я услышала твои стоны, прибежала, чтобы разбудить, но ты сам проснулся. Женщина, чью голову только-только затронула легкая седина, присела на край лежанки рядом с Раулем и провела ладонью по его каштановым волосам, ласково коснулась щеки, покрытой аккуратно подстриженной щетиной. Слабый утренний свет сочился внутрь хижины через небольшое оконце. - Все тот же сон? Рауль взглянул на нее серыми глазами, немного отдышался и сказал: - Да, матушка, но я не помню, о чем он. Знаю, что тот же самый, но не помню. Он не врал. - И очень жуткий, - добавил юноша, закрыв глаза. Как такое может быть, думал он, что не помнишь сна, но точно знаешь, страшный он был, веселый или тоскливый? Нет, не знаешь, осенило Рауля, но остается след от увиденного. После хорошего сна не бывает чувства, словно тебя сбросили в пропасть. - Ну, ничего, ничего, это пройдет, а ты поспи еще. - Мать поправила прикрывавший сына кусок плотной льняной ткани и вышла наружу. Раулю не спалось, хотя чувство панического ужаса, оставленное сном, постепенно развеялось. Юноша повернул голову на бок и стал рассматривать внутреннее убранство хижины. Небольшое и даже тесное помещение было увешано пучками трав, настенная полка заставлена глиняными и деревянными баночками с мазями, настойками и молотыми растениями. У окна стоял небольшой стол, у дальней стены притулилась матушкина лежанка, рядом с которой возвышалась прялка - самый высокий предмет в комнате. По углам были рассованы глиняные горшки разных форм и размеров, дрова, и стояла большая корзина с древесной корой для растопки. Рауль знал, что в столь раннее время мать уже вовсю занималась завтраком. Она всегда вставала чуть раньше солнца, а он чуть позже. Летом еда готовилась вне хижины под камышовым навесом между двух осин. Навес спасал огонь от дождя, а зимой очаг переносили внутрь и, обложив булыжниками, зажигали прямо здесь, на земляном полу. Мать говорила, что когда-то пол был деревянный и даже очень добротный, но огня на нем не разведешь, поэтому дерево пришлось снять и приспособить на дрова. Если огонь разводили внутри, то он награждал жильцов не только теплом. Сейчас надобности в очаге не было, зато зимой в хижине целый день стоял легкий удушливый дым, спрятаться от которого можно было только снаружи или лежа на низких лежанках. Снаружи, конечно, лучше всего, но на мороз не очень-то и выбежишь. Слава богу, что большая часть дыма вытягивалась через небольшую дыру в потолке, зато к ночи ее затыкали, а раскаленные булыжники грели не хуже открытого огня. По весне мать с сыном чистили потолок и стены от копоти, но с годами грязь настолько глубоко въелась, что вывести ее не удавалась ничем. Рауль задремал, вспоминая долгие зимние вечера, когда он мастерил силки, а мать изредка постукивала веретеном, раскручивая его шустрыми пальцами. О, этот вечный запах копоти, даже во сне! Но через него пробился едва уловимый аромат свежего костра и мяса, которое готовила мать. Рауль проснулся от урчания в желудке. - Рауль, ты проснулся? - мать услышала жалобный скрип лежанки. - Да, матушка, - крикнул юноша, заправляя незатейливую постель. - Иди скорее, пока кролик не остыл! Роста Рауль был среднего. Простая серая рубаха, которую он натянул через голову, и широкие штаны (юноша не расставался с ними даже ночью) довольно нелепо смотрелись на его поджарой фигуре. Босые ноги только усугубляли это впечатление. Не спасал даже серебряный амулет на шее, который юноша предусмотрительно спрятал под рубаху. - Бегу, матушка! - крикнул он, успевая плеснуть в лицо холодной воды из деревянного ведра. Повернувшись к приоткрытой двери, юноша наступил на пустой горшок и провалился в черную дыру. Он запрыгал на одной ноге, пытаясь скинуть нежданную ношу. - Ну же, горшочек, опусти, - взмолился он. Юноша с детства был уверен, что любое растение, любая вещь, все, что существует, но другим кажется неживым, будь то река, туча, дерево, камень, глиняный горшок, на самом деле живое, обладает характером, способно чувствовать и действовать (конечно, в пределах своей формы и размеров), и что с ним всегда можно договориться. Мать не могла понять, откуда в ее сыне такое трепетное отношение к вещам, ведь она его ничему такому не учила, но ни о чем его не спрашивала, и он ей тоже об этом не рассказывал, считая своим естественным свойством. Зачастую мать становилась свидетельницей того, как сын с неизменным уважением и благоговением разговаривает с вещами: хвалит или ругает, требует или договаривается, укоряет или просит прощения, иногда нежно поглаживает, - но только незаметно качала головой и ничего не говорила. Горшок отпускать ногу не желал, и Рауль с размаха налетел лбом на косяк. - Дьявол тебя побери! - выругался он и двинул ногой по стене, отчего горшок разлетелся вдребезги. - Ты сам виноват. - Потирая ушибленный лоб, юноша вспомнил свои слова и замер в ожидании. - Рауль! - донеслось снаружи. "Сейчас влетит", - юноша зажмурил глаза. - Я тебе сколько раз говорила! - Ну, мама, - прошептал он, надеясь, что все обойдется. - Никаких дьяволов у меня в доме! - ее строгий тон не предвещал ничего хорошего. - Кролик совсем остыл. Если хочешь горячего, разогреешь сам. Рауль улыбнулся, но его улыбка тотчас угасла, как только его взгляд упал на земляной пол. Осколки горшка валялись у его ног. Юноша присел, бережно собрал каждый кусочек, погладил и вынес наружу, где и закопал у ближайшего дерева. Когда мать с сыном поели, Рауль отправился проверять силки. Он мастерил их из ткани: нарезал полосками, смачивал приготовленным матерью составом, отчего ткань делалась прочной и водонепроницаемой, и плел сеть. Для приманки подкладывал хлебную корку, крупу или овощи. Жертвы залезали под сеть, задевали хитро поставленную палочку, которая держала силки на весу, после чего сеть падала вниз. Чаще всего попадались мелкие лесные птицы, - мать тогда варила из них бульон, - но бывало, как вчера, забредали глупые кролики. С их острыми зубами ничего не стоило перегрызть сеть, но ушастые предпочитали биться в ней почем зря. А может быть, думал Рауль, ткань после обработки составом была ядовитой, но на язык он ее не пробовал. В первом силке юноша обнаружил пару бившихся пичужек. Они долго не давались ему в руки, но, в конце концов, со свернутыми шеями оказались в сумке на поясе Рауля. Юноша установил силок в исходное положение и охваченный азартом охоты устремился к следующей цели. Однако второй силок оказался разодран в клочья. Рауль вздохнул, представив себе свирепого дикого кабана или крупного тетерева, но особо переживать не стал. Уже не в первый раз его ловушки становились жертвами крупных хищников. Жаль только, что создание силка - занятие долгое и нудное. Оставшиеся ловушки ничем особенным не порадовали. Часть из них была и вовсе пустой, зато в последней к радости Рауля бился рябчик. Этих птиц в лесу было довольно много, но они очень осторожны и еще ни разу не попадались в силки. Рауль возвращался, погруженный в мысли о том, как покажет матери трофей, как она обрадуется. Еще ни разу он не пробовал рябчика, но помнил ее рассказы о том, какое у них вкусное мясо, нежное... нежнее, чем у кролика. Пичуги и малиновки могли бы сравниться с рябчиком, но мяса в них хватало только на придание вкуса бульону, а все остальное - очень мелкие косточки. Подходя к хижине, он услышал ругань матери. "Интересно, кого она так?", - Рауль вовсе не удивился тому, что мать с кем-то ругается, - гостей всегда хватало, - но ускорил шаг. Мало ли что. - Гортензия, я тебя люблю! Раулю улыбнулся. Опять пришел этот тупой и вечно пьяный гончар Журден. Ходит к ним из деревни, приносит горшки и прочие полезные в быту вещи, но при этом пытается ухаживать за матерью. Рауля передернуло. Журдену было лет тридцать, а он лип к женщине, которой годился в сыновья. Зато мать всегда принимала его подарки, и этого Рауль понять не мог. Может, у них любовь такая? Теперь голоса доносились из хижины. - Постой ты, черт волосатый... Что ты делаешь?! - Гортензия, любовь моя, наконец-то мы наедине. - Ну и что? Даже не надейся... - Но я же тебя люблю! - Убери лапы, а то я закричу... Рауль был уже рядом с хижиной, когда услышал шум борьбы и звук грузного падения на лежанку, от которого та затрещала. - Кричи... тебя все равно... никто... не услышит. - Ах ты, мразь... Сейчас Рауль придет... он тебе... - И что он мне сделает... твой щенок? - Убью! Рауль появился в дверном проеме и сразу бросился на обидчика, повалившего мать на лежанку. Юноша схватил Журдена за руку, которая была толщиной с бедро Рауля, и попытался оттащить, при этом пиная его по заднице то одной ногой, то другой. - Ах ты, щенок... Здоровенного Журдена невозможно было поднять, но он уже сам пытался встать, чтобы задать Раулю взбучку. Мать юноши изо всех сил старалась скинуть увальня с себя, и когда он почти встал на ноги, то получил сильнейший удар ногой в причинное место. Журден мгновенно сложился пополам, задев плечо Рауля огромной лысеющей головой. От толчка юношу откинуло назад к двери, и он уже второй раз за сегодня ударился о косяк, только теперь затылком. В глазах потемнело, темнота заискрилась, но уже через несколько ударов сердца Рауль вновь мог видеть. Ничего не изменилось. Журден все еще стоял согнувшись и мычал. Длинная слюна свешивалась с его губ и тянулась почти до самого пола. Гортензия сидела на лежанке, подтянув к себе ноги, и не могла понять, что же произошло. Журден в той же позе разогнул руку и вытер слюни, после чего сипло произнес: - Ну все, хана тебе, ублюдок. "Причем здесь я?!", - пронеслось в голове Рауля, ведь это не он ударил Журдена в пах, но возмущаться было поздно. Журден вытащил из-за пояса широкий нож и пошел на Рауля. Мать закричала, а Рауль не знал, что делать. Его обуял ужас, ноги приросли к земле. Он пытался поймать взгляд Журдена, но в скудном освещении хижины не мог разглядеть даже выражения его лица. Больше всего юноше хотелось убежать. Гортензия с криком вскочила, но нож повернулся в ее сторону. - Стой, любовь моя, - самое страшное, что слова звучали совершенно искренне. - Ничего плохого я ему не сделаю. Только уши укорочу. Свет из окна упал на лицо Журдена, и Рауль разглядел на нем пьяную ярость. Как ни странно, это придало юноше смелости. Он огляделся и схватил палку, по всей длине которой были приделаны металлические полосы. Мать с ее помощью обивала мелкую сушеную траву и ветки, отсоединяя листья от стеблей. Не успел Журден повернуть голову к Раулю, как получил еще более сильный, чем в пах, удар по затылку и рухнул на пол. Боясь подойти слишком близко, Рауль спросил: - Матушка, я его не убил? Журден лежал очень мирно, как будто сладко спал, но палка в руках Рауля и его перепуганный вид вряд ли могли внушить кому-то спокойствие. Вот и Гортензия, закрыв лицо руками, сначала посмотрела большими глазами на сына, и только затем наклонилась к своему ухажеру. Тот не думал подавать признаков жизни, поэтому мать безбоязненно приложила голову к его груди. - Нет, не убил, - выдохнула она. - Слава богу, - прошептал юноша, а внутренний голос вставил: "А надо было". - Что теперь делать-то? - Надо его на воздух вытащить, - мать попыталась поднять Журдена. - Мы его не поднимем, - заключил Рауль, отставив палку, предварительно погладив ее с чувством глубокой признательности. - Пусть здесь лежит. Проспится и уйдет. - Да, да, - согласилась мать, - пусть поспит. Пойдем, там у меня похлебка свежая, должно быть, горячая еще. Они вышли наружу, мать налила в миску бульон и подала Раулю вместе с овсяным хлебом. Юноша заметил, что, как и у него, руки матери мелко подрагивали. Чтобы скрыть волнение она постоянно пыталась их чем-то занять, то щепку подберет, то ложку в десятый раз поправит, как будто неровно лежит, то платье на себе одернет. Наконец, она села на бревно и задумалась. За все время, пока Рауль ел, они оба не произнесли ни слова, находясь под впечатлением от происшедшего. Юноша почти не чувствовал вкуса похлебки. Такого с ним еще не случалось. Тихая и размеренная жизнь в лесу была вдруг нарушена, и Рауль не знал, как к этому отнестись. В его голове крутилась единственная мысль: "Почему все это с ними произошло?", но и она сводилась к неутешительным вопросам: "Что им было сделано неправильно, и могло ли быть лучше?" Он понял, что отчаянно боится этого увальня и со страхом ждет, когда тот проснется. Он впервые в жизни почувствовал страх за свою жизнь, за жизнь матери. Такое открытие аппетита не прибавляло. - Ты хоть сумку-то сними, - посоветовала мать, когда Рауль, наконец, справился с едой. - А? И правда, - согласился он. - Я и не заметил. Сумка так и висела на его плече, набитая... Тут Рауль вспомнил о своем трофее. - Матушка! - загадочно позвал он. - Что, Рауль? - Смотри, что у меня есть... Ухажер проснулся ближе к вечеру. Потирая шишку на затылке, он вышел из хижины и нестройным шагом направился к навесу. Горел небольшой огонь, дым стелился по земле, облегая ноги Журдена. Мать с сыном настороженно следили за его приближением, причем Рауль еще днем зашел в дом за палкой, и теперь она неприметно лежала в траве рядом с юношей. Чем черт не шутит, ведь широкий нож теперь был, как и раньше, заткнут за пояс хозяина, хотя Рауль точно помнил, что Журден выронил его, когда получил по голове. - Гортензия, жрать хочу! - изрек Журден, и у Рауля немного отлегло от сердца. Мать засуетилась, подала ложку и хлеб, налила в миску похлебку с ножкой рябчика. Рауль одну съел еще днем, а другую мать отложила, полакомившись грудкой и крылышками. Эта странная щедрость не очень понравилась юноше, но перечить воле матери он не стал. Может быть, у них любовь такая. Что такое любовь, Рауль не знал, но, начитавшись Евангелия, приблизительно представлял, что это, и как бывает. Ничего против Журдена Рауль не имел. Хороший мужик, когда трезвый или не сильно пьяный, раз в несколько дней приносил горшки, одежду. Мать с Раулем изредка и сами ходили в деревню, если вдруг надо было что-нибудь срочно приобрести, но чаще всего на это вызывался гончар. Никто его не заставлял, сам хотел. Журден поел и, поблагодарив мать, ушел. На Рауля за все время он ни разу даже не взглянул, и у юноши мелькнула мысль, что гончар все прекрасно помнил. "Ничего, - подумал Рауль, - следующий раз неповадно будет руки распускать. Пусть знает, кто здесь главный". Моросил мелкий дождь, и невесомые капли еле слышно бились о кривое, всe во внутренних разводах, стекло. Матери Рауля его подарила одна престарелая баронесса, тайком ездившая сюда лечить свою подагру. Юноша сидел на лежанке и при неверном свете наступающих сумерек читал травник, написанный неизвестным знатоком или кем-то переписанный. Всего несколько листов пергамента, но Рауль уже который раз с интересом их перечитывал. Мать говорила, что записи не стоит воспринимать всерьез. Он и не воспринимал, зато пока читал, не переставал смеяться. Чего стоили, к примеру, такие строчки: "Настой базилика открывает закупорку в мозгу и избавляет от воды в голове" или "Жир козы помогает тому, кто отравиля шпанскими мушками" и так далее в том же духе. Находились "дельные" советы, которым трудно было не поверить: "В виде отвара безвременник помогает при заложенности груди" или "Северная слива слабит хуже, чем другие сливы, но хорошо лечит болезни кожи, если натереть". Дождь усиливался. Веселое настроение покидало юношу вместе с уходящим днем, на душе почему-то стало тревожно. Ни травник, ни ливень за окном, который он так любил, уже не помогали. Рука наткнулась на амулет на шее. У Рауля возникло такое чувство, что кусок серебра с камнем и есть причина непонятной тревоги. А, может быть, и еще что-то, не зря все силки оказались пустыми, когда он недавно ходил их проверять... Амулет существовал всегда, сколько юноша себя помнил. Формой тот походил на шестиконечную звезду, только ее лучи были искусно затуплены. На каждом луче выгравированы непонятные символы: несколько разных крестов, обычных и с загнутыми в разные стороны крестовинами, голова быка, лучистое солнце, еще какие-то знаки, - конечно, ни сам Рауль, ни его мать толком не знали их названия. В центре амулета располагался прямоугольный кабошон темно-красного цвета, судя по всему, карбункул. По словам матери, драгоценность подарил ей отец Рауля, когда вернулся из похода на Восток в 1205 году (4). Он попал тогда в пехоту к вассалу герцога, и амулет ему достался в качестве трофея. "Вещица стоимостью в целое состояние оказалась у простого пехотинца! Что уж говорить о богатствах самого герцога..." - удивлялся Рауль, ну тут же забывал о своих мыслях. Богатство у него не ассоциировалось ни с властью, ни с достатком, жаль только, что у герцога самых разных амулетов, наверное, огромное количество, и он может любоваться их красотой хоть целыми днями. Юноша чуть ли не с нежностью сжимал амулет в руке, но пальцы не смогли до конца охватить драгоценность. Рауля всегда удивляло то, что мать так мало рассказывает ему о своем прошлом, об отце, о том, почему они живут вдвоем в лесу, а не с другими людьми в деревне или в городе. Он периодически вызывал ее на разговор, а она как-то чересчур поспешно, словно заученно, отвечала на его вопросы и, когда дело доходило до обстоятельных подробностей, умело переводила разговор на худую одежду, недостаток дров, небывало холодную зиму и еще на многое, что он и так прекрасно знал. Со временем он понял, что есть какая-то тайна, которую мать от него тщательно скрывает. Раньше это не приходило ему в голову, да и был он тогда совсем мальчишкой. Сегодня он решил все выяснить. Если получится... - Матушка, почему мы живем в лесу, в этой избушке? - начал он вопросом, который задавал уже бессчетное множество раз. Мать в это время чистила горшки. Она уже привыкла к таким вопросам и не ждала чего-то необычного. - Так получилось, сын мой, нужда заставила. - Сколько лет мы... то есть вы, тут уже живете? - он давно знал, что ответит мать, но обстоятельства требовали начинать с самого начала. Какие именно обстоятельства вызвали его неуемное любопытство именно сегодня, для него оставалось загадкой, да он не особенно и задумывался. - Как только родила тебя, так и пришла сюда. За ее словами он почувствовал улыбку. Игра с сыном в вопросы и ответы веселила мать, отчего Рауль только хмурился. - Неужели, матушка, это со мной как-то связано? Вопрос был совсем новый. - С чего ты такое выдумал? - что-то в голосе матери его насторожило. - Я не имею представления, матушка, но кажется мне, что так оно и есть. Вы сами говорили, что пришли сюда сразу, как только я родился. Раньше у меня и в мыслях не было ничего такого, а теперь я даже и не знаю... А ведь он, в самом деле, так думал! Не заходит ли он слишком далеко? На лучах амулета отразилась часть избы и спина матери. Была, не была... - Да, я родился - и вы почему-то поселились здесь! - почти выкрикнул он. - И еще... вы никогда толком не рассказывали о моем батюшке, - совсем тихо добавил он. Рауль чувствовал, что идет по тонкому льду. Ему вдруг стало совсем не по себе. - Я же говорила тебе, сын мой, что он умер незадолго до твоего рождения, - ответила она, пытаясь держать себя в руках, но горшки всe равно стали биться друг о друга чаще и сильнее. - Матушка, вы всегда так говорите, но ведь это не все? Расскажите мне, я уже взрослый и должен знать истину, которую вы... скрываете. У Рауля даже руки вспотели. Никогда он еще не был настолько нагл, чтобы допрашивать собственную мать. Как ни странно, особых угрызений совести он не испытывал. Она отложила посуду и повернулась к сыну. Мимолетно встретилась с ним глазами, затем подняла взгляд к потолку, словно боролась с собой. Наконец, она решилась. - Хорошо, сын мой. Я расскажу тебе все, как есть, но вовсе не ты явился причиной моего переселения в этот домик... не совсем ты. Раз уж тебе скоро восемнадцать, то ты должен знать все, - мать дала себе передышку, поправив черную с редкой проседью прядь. - Нужно было давно тебе все рассказать... Мне тогда было уже сорок лет, - начала она, - но детей Бог не дал... Ее голос вдруг сорвался. Она прокашлялась. - Нет, расскажу с самого начала, - прошептала она и склонила голову, как будто хотела скрыть от меня лицо. Рауль сидел, стараясь не шевелиться. Обычно он всегда беспокоился о матери, был чуток и отзывчив, но сейчас юноша решил, что так будет лучше. Пусть знает, что он уже взрослый. Наконец, она немного успокоилась. - Мой муж погиб в одной из первых войн с еретиками (5). Я жила одна, но постоянно думала, что вот-вот распахнется дверь, и он зайдет... но он так и не пришел, - в ее голосе скользнула печаль. "Откуда же тогда взялся амулет?" - подумал Рауль, но перебить мать не решился. - Уже тогда вся округа знала, что я владею даром исцеления прикосновением, и ко мне многие приходили. Но как раз восемнадцать лет назад началась охота на ведьм и колдунов. И хоть я не считала себя ведьмой (и сейчас не считаю), для церкви было достаточно и того, что я делала. Мать ненадолго замолчала, погружаясь в воспоминания. Сын терпеливо ждал. - Меня спасло то, что через нашу деревню в то время проезжал старый герцог, да примет Господь его душу. Незадолго до этого я вылечила его сына, нынешнего герцога, от какой-то детской хвори, сейчас и не упомню, вот он и предупредил меня об опасности, а заодно и дал разрешение поселиться в его старом охотничьем домике - никто не осмелился бы меня здесь разыскивать. Так оно и случилось. Вечером, сразу после того, как герцог со свитой покинули нашу деревню, я собрала нехитрый скарб и отправилась в лес. Тут мать замолчала и опустила глаза. - Я вышла на крыльцо, где и наткнулась на корзину... с младенцем... В груди у Рауля похолодело, он шумно сглотнул - и вдруг понял, что ожидал именно такого ответа. Она встала и подошла к маленькому окну. - Да, это был ты. Малютка, которому не исполнилось еще и месяца. Кто твои настоящие родители, я не могу сказать, но белоснежные пеленки и дорогой амулет, которые были при тебе, могли принадлежать только кому-нибудь из свиты герцога. Она несколько долгих минут просто смотрела в окно, - дождь струился по стеклам, - затем повернулась к юноше, который сидел, сжимая амулет в руках. - Может статься так, что твои родители нарочно оставили тебя мне, зная, что я ухожу далеко от людских глаз. И впрямь, ни меня, ни тебя никто здесь не искал... Я сразу решила, что твою мать разыскивать тоже не стану, взяла корзину, какой никакой скарб, прихватила козу и пришла сюда. - Она печально улыбнулась. - Скоро ты захотел кушать, но кормить тебя мне было нечем. И тогда я стала поить тебя молоком, которое давала коза... - Женщина смахнула слезы. - Так ты и жил сперва, но потом стал хворать - тебе не хватало матери. Я не знала, что делать, и мой дар не мог тебе помочь. - Она перешла на шепот. - За это время я очень полюбила тебя, но от беспомощности не знала, что делать. Когда ты забывался сном, который становился все длиннее и глубже день ото дня, я поначалу сидела с тобой, а потом в отчаянии отправлялась бродить по лесу. Однажды нашла родник. Непонятно, откуда он взялся, столько раз проходила там, но его не было. Надо думать, погруженная в свое горе, я его просто-напросто не замечала... Почувствовав его силу, козье молоко я стала смешивать с родниковой водой. И вскоре ты оправился... Они сидели в сумерках, каждый думал о возникшем между ними разладе. Дождь кончился, в окно заглядывал мрак наступившего вечера. Она зажгла свечу, и стало светлее. Рауль открыл глаза и взглянул на нее, а она смотрела на него. В ее взгляде было столько любви, нежности и заботы, что сердце Рауля едва не оборвалось. - О, матушка, простите меня! - в раскаянии он бросился к ней. - Я так перед вами повинен, и для чего я только все это затеял! Она обняла его и сквозь слезы произнесла: - Ничего, ничего, сын мой, ты уже взрослый, пришла пора тебе узнать обо всем. Это я повинна, нужно было раньше рассказать, пока ты еще дитем был. - Матушка, я люблю вас. Кроме вас у меня больше никого нет, - говорил он, - и другой матушки у меня тоже нет. - Я тоже люблю тебя, сынок. Без тебя я была бы совсем одинока. И не было бы мне жизни. Так, рыдая в объятиях друг друга, мать и сын сидели еще долгое время. В эту минуту между ними уже не было никаких тайн, и лишь загадка странного колдовского амулета так и осталась неразрешенной... Солнце приближалось к зениту. Юноша только что принес вязанку хвороста, но стоило ему бросить ее под навес, как раздался голос матери: - Рауль, принеси воды, сегодня у нас важные гости. А я пока приоденусь. - А что за гости, матушка? - спросил он, разминая затекшие руки. - Герцог. - О, черт... - в серых глазах юноши отразилось удивление. - Что же вы раньше-то не сказали?! А когда его ждать? - К полудню... - ответила она. - И брось поминать черта! Ну, давай, поторопись, а то скоро нагрянут. Кто их знает, этих господ, вдруг раньше надумают? Воду брали из родника на опушке леса. Мать говорила, что там она целебная, и поэтому не хотела пользоваться колодцем, который сын вырыл недавно у задней части хижины. Приходилось топать почти до опушки. В майском лесу царила приятная прохлада. Все звуки тонули в птичьем щебете, и только треск сучьев под ногами мог хоть как-то разнообразить лесное естество. Свет солнца, пробиваясь сквозь по-весеннему ярко-зеленые кроны вековых деревьев, распадался на множество светящихся лучей-дорожек, которые паутиной рассекали лесной полумрак, а свежий ветерок, внизу почти не заметный, тревожил верхушки крон, чем гонял лучики с места на место. В воздухе плавал дивный аромат лесных трав и цветущего жасмина. Осторожная белка спустилась по веткам дуба с самой вершины и внимательно посмотрела на человека. Замерла неподвижно, словно ожидая чего-то, затем сорвалась с места и резво понеслась по веткам, пока не скрылась в листве соседнего дерева. В другое время Рауль наслаждался бы лесом, обязательно угостил бы белку крошками хлеба, которые всегда носил с собой для таких случаев, но сейчас он ничего вокруг не замечал. Он шел и думал о том, что узнал вчера от матери. Несколько слов перевернули основу его бытия, потрясли так, что до сих пор ничего дельного в голову не приходило. Он помнил каждое ее слово, каждый жест и каждый взгляд, и чем дальше отходит от дома, тем более одиноко ему становилось. Еще эти странности с силками. Сегодня они тоже оказались пусты, но совершенно целехоньки, и даже приманка оставалась на месте. Утром он добавил свежей, надеясь, что хотя бы пара пичуг попадется. Позже перепроверил - ничего не изменилось. Он сказал об этом матери, но она только пожала плечами, мол, ничего страшного, поживем пока на крупе и сушеной рыбе. Было бы не так обидно, если бы птицы молчали, но они продолжали насмешливо щебетать где-то наверху. Деревья расступились, и яркое солнце ослепило глаза, развеяв горькие мысли. В душе юноши поселились непривычные в последнее время спокойствие и легкость. Сейчас, после того, как он будто снова пережил вчерашний вечер, Рауль осознал, как сильно любит его мать. И еще... Еще она его простила! За то, что он заставил ее пробудить давно похороненные в нагромождении лет воспоминания. Юноша извлек карбункул на свет. При себе он носил его совсем недавно - раньше мать прятала амулет в укромном месте в хижине. Серебро ярко сверкало на солнце, а камень почему-то оставался темным и непроницаемым. "Странно, - удивился Рауль, - как будто и не карбункул вовсе". Он вновь спрятал амулет под рубаху, не хватало еще, чтобы кто-нибудь заметил у него такую драгоценность. Люди здесь бывали не часто, если не считать Журдена, но случиться могло всякое... Вот уже и опушка. В неглубокой впадине, окруженная камнями и осокой, искрилась родниковая чаша. Юноша наполнил деревянные ведра, при этом почувствовал подступающую жажду, и чтобы не портить набранную воду, наклонился к роднику и прикоснулся губами к его искрящейся глади. В глубине из маленькой расщелины между камнями еле различимо бился прозрачный водяной вулканчик. Неожиданно амулет выскользнул из-за пазухи и, повиснув на цепочке, погрузился в родник. Раздался резкий шипящий звук, как будто на пылающие поленья пролили воду, горячий пар обжег шею и лицо юноши. Рауль хотел отпрянуть, но не смог, - амулет словно вмерз в воду, не давая поднять голову. Когда пар рассеялся, юноша увидел, что родник уже и не родник вовсе, что не вода там, а проем в мир иной. И сквозь этот проем смотрит он на человека с золотыми глазами, да так близко! А тот смотрит на него, и сквозь него, и куда-то еще дальше... Окно вдруг покрылось сетью трещин, лопнуло, но осколки даже не задели Рауля, потому что были не настоящие. Возникла бездна, в глубине которой клубился черный дым. В ушах юноши шумело от приливающей к голове крови. Цепочка врезалась в кожу, и ничего не оставалось, как смотреть в черноту. Внезапно Рауль почувствовал запах дыма и увидел всполохи оранжевого пламени. Картина в глубине того, что совсем недавно было родником, приняла форму гигантского костра, какого юноша и представить себе не мог, и шум в ушах уже не просто шум, а гул бушующего адского пламени. В огне он увидел человеческое тело, привязанное к столбу. Хотелось закричать, но горло словно парализовало. Привязанная к столбу, извиваясь и подтягивая под себя ноги, беззвучно кричала ободранная старуха, в которой Рауль узнал любимую матушку. "Господи, спаси меня!", - раздался полный ужаса и боли крик родного человека. - Я спасу вас, матушка, спасу! - беззвучно зашевелились его губы, высушенные нестерпимым жаром. "Рауль, помоги мне, спаси меня!" Старуха на столбе стала неистово дергаться в попытках освободиться. Но бежать было некуда, со всех сторон бушевал огненный шторм. Пламя принялось за почерневшие ноги... Мать больше не кричала, скрытая дымным саваном. И тут Рауль услышал что-то еще. "Смерть ведьме!", - донеслись до него Голоса сотен невидимых людей. Крики постепенно нарастали, пока полностью не утопили сознание юноши. "Смерть ведьме! Смерть ведьме! Смерть..."